Я перечитываю твое письмо из Лондона. Счастлив, что ты благополучно добрался до дома. Мне стыдно, что я не удосужился написать ответ. Для всех нас эта зима выдалась тяжелой, многие из лучших офицеров больны или ранены, некоторые же из худших выпрашивали — и получали! — отставку, чтобы вернуться домой. Временное бездействие и болезнь оказались одинаково утомительны, но с начала марта мы шли в наступление и сражались, шли в наступление и сражались. И так день за днем, блестяще и ожесточенно.

Увы, время это нельзя назвать счастливым, ибо наши непрекращающиеся победы были отравлены ужасами, поджидающими нас в отвоеванных деревнях и городах. Знаешь ли, кузен — ради разнообразия, пожалуй, назову тебя так... Так вот, знаешь ли, кузен, прежде я считал, что сражаюсь со свирепым, но храбрым и благородным врагом? Я столкнулся с многочисленными примерами уважения и дружбы между французами и англичанами.

Зачастую было трудно помешать сближению между простыми солдатами до и после битвы. Они словно бойцы на ринге. Как только драка заканчивается… И генералы ничуть не отличаются. Сульт, который воздвиг Муру памятник в Корунье, наглядный тому пример. Но здесь, в отношении к португальцам... Мы шли, маршировали, ехали, а мимо нас тянулись мили покойницких, гниющих трупов, изнасилованных и замученных женщин, детей, повешенных вниз головой, оскверненных церквей, искалеченных священников, мужчин с выколотыми глазами… Это изменило мое мнение. Может ли простая война превратиться в возмездие? Для португальцев — вне всякого сомнения.

Теперь мы встали лагерем под Альмейдой. Там оставили гарнизон французы, и дьявольской работенкой будет выкурить их оттуда. Как ты наверняка отметишь, я снова вернулся на ту реку, где потерял кусок челюстной кости. Я пережил эту зиму, но удача от меня отвернулась. Я потерял своего хорошего друга Сандерса. И Партриджа. Ядро оторвало ему голову вскоре после того, как мы покончили с завтраком. Ты встречал обоих, так что должен помнить. Партридж — это длинноволосый блондин.

Кстати, ваше военное ведомство смягчило свое отношение к повышениям и удостоило Гектора МакНила чести быть произведенным в очередное звание! После твоего отъезда я неоднократно встречался с ним. Достойный уважения человек, однако голова его полна рассказов о скверных старых днях, когда каждый житель Корнуолла — по его мнению — был контрабандистом.

Выражаю глубочайшую свою любовь тете Демельзе, Джереми, Клоуэнс и Изабелле-Роуз, Дрейку, Морвенне, Сэму, Заки Мартину, Бену Картеру, Джеки Хоблину, Джуду и Пруди Пэйнтерам — коль они еще живы — и всем прочим твоим друзьям, которые, как тебе кажется, могли бы помнить меня, и которым я могу быть представлен.

Я тоже мог бы получить отпуск, если бы просил. Но я не стал — отчасти потому, что, как я считаю, война на полуострове входит в победную фазу, отчасти потому, что воссоединение (что за библейское слово!), иначе сказать возвращение, мне кажется неуместным. Я знаю, что многие друзья были бы мне рады, но с учетом моих обязательств, это все еще не настоящее воссоединение.

Возможно, со временем все изменится.

Как прежде, твой любящий племянник, (кузен — двоюродный племянник?)

Джеффри Чарльз

Объявление в «Королевской газете Корнуолла» от 18 мая 1811 года.

«Банк Уорлеггана уведомляет о начале сотрудничества с банком Плимута, Солтэша, Бодмина и Лискерда в Корнуолле и Дэвоне, начиная со следующего понедельника, 20 мая 1811 года.

Эти изменения ни в коей мере не затрагивают активы и векселя Банка Уорлеггана, Труро, а призваны лишь еще лучше защитить интересы клиентов, а также расширить возможности банка. С этого времени Банк Уорлеггана будет называться Банк Уорлеггана & Уильямса. Партнерами выступят сэр Джордж Уорлегган, сэр Хамфри Уильямс, мистер Кэрри Уорлегган и мистер Руперт Крофт.

Письмо лорда Эдварда Фитцмориса мисс Клоуэнс Полдарк, 16 июня 1811 года.

Дорогая мисс Полдарк!

Рискну написать Вам снова, убедив себя в том, что мое первое письмо, быть может, затерялось в дороге, возобновить, пусть лишь насколько то позволяют формальности письма, нашу февральскую дружбу и сказать, что я искренне надеюсь на Ваше благополучное возвращение домой. Верю, там Вы сумели насладиться всеми разнообразнейшими прелестями, что предлагают нам весна и лето. Корнуолл так далеко отсюда, и хоть на западе я чувствую себя местным жителем, мне никогда не доводилось бывать в вашем округе, лишь однажды я добирался до Эксетера.

Вместе с этой запиской или вскоре за ней последует письмо от моей тетушки с приглашением провести конец июля с нами в Бовуде. Это семейный обычай (и я до сих пор охотно ему следую) — большую часть сезона провести в Лондоне, затем пару недель в Уилтшире, а затем отправиться в наш шотландский домик, чтобы поохотиться на глухаря. А это значит, нас ждут прекрасные дни в Бовуде, где соберется большая часть моей семьи, и мы с тетушкой были бы очень рады увидеть там Вас. И хоть это далековато от Корнуолла, путь не длиннее половины дороги в Лондон. Надеюсь, нам удастся убедить Вас, что путешествие того стоит.

Разумеется, письмо тетушки будет адресовано Вашей матушке, а, кроме того, будет содержать приглашение и для неё, чтобы Вы не чувствовали себя неловко без сопровождения.

Поверьте, дорогая мисс Полдарк, ваш приезд доставил бы нам огромное удовольствие. 

С искренним уважением,

Эдвард Петти-Фитцморис

Глава вторая

В последнюю пятницу мая Джереми поделился с матерью своей идеей навестить мисс Тревэнион.

— Ты получал от неё вести? — спросила Демельза.

— Нет.

— Ты писал ей?

— Однажды. И не дождался ответа.

Демельза взглянула на своего рослого сына. Глаза юноши были пусты. Так пуст бывает взгляд молодых людей, попавших в неприятности.

— Твоему отцу не понравилось письмо миссис Беттсворт.

— Знаю. Но выждал два месяца. Думаю, у меня есть право их навестить.

— Конечно. Мне сообщить отцу?

— Когда я уеду.

— Не думаю, что он будет против.

— Следует ли подождать два месяца? — спросил Джереми.

— Нет, — криво улыбнулась Демельза.

Они направились к конюшне.

— Когда-то у тебя была лошадь по имени Каэрхейс, — произнес Джереми. — Это было до моего рождения?

— Да, еще до того, как в нашей семье появился достаток. Мы продали ее, когда нуждались в деньгах.

— Откуда у нее такое имя? В то время ты была знакома с Тревэнионами?

— По-моему, у нее уже было это имя, когда мы ее купили. Спроси лучше у отца.

— Как-нибудь. — Джереми стал седлать лучшего чалого коня по кличке Колли (краткое от Коллингвуд). Его купили для охоты, но с годами Джереми стал питать отвращение к этому развлечению, и теперь главным образом скакал галопом по вересковым пустошам. Демельза заметила, как принарядился Джереми, — таким она его еще не видела.

— Джереми.

— Да?

Она помогла затянуть подпругу.

— Знаю, ты ужасно расстроился, и я ничем не могу тебе помочь. Это так меня огорчает. Я даже не могу дать тебе совет.

— Никто не может.

— Да ты его и не примешь. Верно. Нет смысла старикам говорить молодым, особенно своим детям, что они и сами через это прошли. Такое не берется в расчет. Это отражает лишь собственные переживания, ревность или потрясения. Все мы рождены одинаковыми, но при этом каждый из нас уникален, и все мы страдаем.

Джереми похлопал ее по руке.

— Но есть кое-что важное, — добавила Демельза. — Никогда не забывай, что ты Полдарк.

Колли стал проявлять нетерпение в предвкушении прогулки. Джереми похлопал его по морде.

— Маловероятно, что я об этом забуду.

— Я имею в виду... — Демельза помедлила. — Семью твоего отца, а не мою. Меня огорчит, если шахтерское происхождение будет вставлять тебе палки в колеса.